Отправлено: 04.01.14 16:21. Заголовок: Русско-Китайская война. 1900-1901

Тема оставшаяся далеко на периферии РЯВ. Хотелось бы сделать несколько заметок на по этому вопросу.

 Отправлено: 04.01.14 16:24. Заголовок: ОРЛОВ Н. А. CPAЖEHИ..

ОРЛОВ Н. А.

CPAЖEHИE ПРИ ОНГУНИ

(17-го июля 1900 г.).




...

По прибытии на бивак отдали следующий приказ: «Отряду в составе двух конных сотен, штаба отряда и четвертого и шестого забайкальских казачьих батальонов расположиться на отдых при станции Онгунь, до прибытия остальных сотен Верхнеудинского полка и второй Забайкальской казачьей батареи, в порядке, указанному, мною лично. Сторожевое охранение выставить от конных сотен вперед к востоку от бивака. Общим сборным местом назначаются высоты перед биваком. Дежурная часть — сотня от четвертого батальона; от этого же батальона выставить посты по углам бивака. Донесения доставлять в штаб отряда».

Бивак был недурен, хотя несколько сыроват, и по ночам становилось холодно; зато хорошая вода скрашивала все невзгоды; чувствовалась резкая разница с водою на Хархантэ из колодцев, где она была с большой примесью глауберовой соли, а по запаху казалась навозным настоем.

Здесь на Онгуни думали простоять несколько дней, поотдохнуть, подождать присоединения третьего верхнеудинского полка и конной батареи, которые оставались на один переход сзади, то есть шестнадцатого июля прибыли на Хархантэ, а семнадцатого должны были подойти к Онгуни. Кроме того, надобно было дождаться провианта и следовавших к отряду третьего и пятого [143] батальонов забайкальской казачьей пешей бригады. Под влиянием обстоятельств все действия складывались так, что вместе с движением вперед приходилось оканчивать сосредоточение отряда. Невольно является вопрос, не лучше ли было раньше сосредоточить весь отряд, а потом уже двигаться вперед. В данном случае, подобная стратегия оказывалась неприменимою. Кроме упомянутых двух казачьих батальонов, в отряд назначались: второй батальон Читинского пехотного полка, третий батальон Стретенского пехотного полка, четвертая Забайкальская казачья батарея, Сибирская казачья дивизия, одиннадцатый саперный батальон; предполагалось еще направить третью стрелковую бригаду и до четырех тысяч вновь формируемой охранной стражи китайской восточной железной дороги. Принимая в соображение, что некоторые из этих частей только что отправлялись из Европейской России на театр военных действий, можно себе представить, когда бы собрался весь отряд. А между тем время имело решающее значение: чем раньше будет нанесен удар китайцам, тем больше будет сила нравственного впечатления и тем выгоднее будет в материальном отношении, потому что тем менее враг успеет испортить железную дорогу и тем скорее удастся возобновить ее постройку. Вот почему начальник отряда всеми силами души старался скорее перейти границу и спешил двигаться вперед. Но впрочем, иногда остановки были неизбежны, чтобы подтянуть к себе транспорты с провиантом или войсковые части находившиеся уже недалеко. Такая остановка решена была на Онгуни. Однако неприятель помешал спокойному пребыванию здесь Хайларского отряда.

Общая заря назначена была в девять часов вечера. Дни стояли длинные, и в девять часов было еще светло. После краткой речи, обращенной к казакам, начальник отряда предложил усердно помолиться о ниспослании нам Господом Богом успеха.

Спели молитвы: «Отче наш» и «Спаси, Господи, люди твоя», правду сказать, довольно нестройно, — каждый батальон и даже каждая сотня сами по себе; зато терцы очень утешили и в конце превосходно спели «Боже, Царя храни». После служебных разговоров начальствующих лиц все разошлись по палаткам, чтобы в виду дневки на завтрашний день хорошенько выспаться. Между тем китайцы конной разведкой шестнадцатого июля выяснили, что около Онгуни находится всего две сотни русских казаков; естественно, что им пришло на мысль, пользуясь своим численным превосходством, раздавить маленькую горсточку русских. Организация конной разведки была сделана китайцами систематично; около самой границы, еще до ее перехода, русские обнаружили дозор из двух монгол; после того взяли в плен [144] разъезд из двенадцати человек, а потом уже целую полусотню. Наконец, в бою шестнадцатого июля у Онгуни было четыре конных сотни неприятеля. Делая свое заключение, что число русских у Онгуни ничтожно, он впал в ошибку, которая часто случается с неопытными военными: упущено было из вида, что втечение даже нескольких часов обстановка может совершенно перемениться — подойдут сильные подкрепления. Так и случилось: утром шестнадцатого июля было две сотни русских, вечером же прибавилось еще два батальона, а на другой день — целый конный полк и батарея.

Около четырех часов утра, 17 июля адъютант разбудил начальника отряда словами:

— Ваше превосходительство, китайцы атакуют.

Известие было слишком неожиданно и чересчур сильно выражено: китайцы вовсе не атаковали, а только наступали, находились далеко и действовали крайне нерешительно. Из дальнейших расспросов выяснилось, что неприятельский отряд чрезвычайно многочислен и состоит из трех родов оружия. Немедленно батальоны были вызваны в ружье и передвинуты на впереди лежащие высоты, представляющие превосходную позицию, потому что круто спускаются к биваку, вследствие чего доставляют, как стрелкам, так резервам и всему тылу отличное укрытие, а вперед к неприятелю высоты спускаются чрезвычайно полого, гласи сообразно, и доставляют прекрасный обстрел. Выход Хайларского отряда на позицию совершен был без суеты, но поспешно, так что никто не успел ни умыться, ни напиться чаю. Для облегчения в предстоящем бою ранцы приказано было оставить на месте бивака. Почему-то бивак считали в полной безопасности; там производили все хозяйственным работы, занимались обычной уборкой, приготовлением пищи, пасли гурт скота и табун лошадей и даже оставили почти без всякого наблюдения двух монгол, взятых накануне в плен.

Русские расположились следующим образом: четвертый батальон стоял на левом фланге; шестой батальон в центре, занимая главную дорогу; на правом фланге восемнадцатая терская сотня; крайний правый фланг составляла первая сотня третьего Верхнеудинского казачьего полка, при чем полусотня занимала пекарню в зданиях железнодорожной станции Онгунь.

Около шести часов утра с востока по дороге от станции Урдинга показалась неприятельская конница, сотен шесть. Построившись в одно-шереножный строй в две линии, конница наступала, прикрывая движение пехоты. Правый фланг конницы примыкал к долине Хайлара; ясно были видны развевавшиеся знамена, скачущие ординарцы. Замечательно, что конница была без пик; между тем впоследствии в Хайларском [145] арсенале найдено было множество пик, совсем новых и исправных. Казалось бы, что баргуты (монгольские казаки), как естественно возникшая конница, должны были питать особые симпатии к этому своему старинному и традиционному оружию; однако они его отвергли и вооружились мечами и винтовками разнообразных систем (Маузера, Винчестера).

На много верст вперед, в долине курились костры, обозначая главный бивак китайцев. Предводительствовал ими, по рассказу пленного, Чуан-до, командовавший войсками в Хайларе, хорошо известный нашим офицерам охранной стражи, очень энергичный и неглупый человек.

С огромного расстояния монголы открыли огонь, так что пули безвредно падали в песок перед позицией. Большинство [146] выстрелов направлялось на железнодорожную станцию. Угрожала серьезная опасность; потеря железнодорожной станции была бы особенно чувствительна, потому что там находилась пекарня. Даже временная потеря этого пункта была бы очень неприятна для отряда, так как печально отозвалась бы на хозяйственной части.

— Подполковник Тихонов! — позвал начальник отряда командира шестого батальона.

Скоро подполковник Тиханов, невозмутимый и спокойный, подошел к расположению штаба на высотах, возле большой дороги.

— Пошлите одну сотню вашего батальона, чтобы она обороняла станцию. Какую вы сотню пошлете, и кто ей командует?

— Я пошлю, ваше превосходительство, первую роту; командует ею поручик Григорьев.

— Хорошо! А вы, — обратился генерал к адъютанту своему, лейб-гвардии гренадерского полка поручику Кублицкому-Пиоттух, под ведением которого находилось хлебопечение: — так как вашему сердцу пекарня всего дороже, то отправьтесь туда и примите командование; помните, что вы там являетесь как бы комендантом! Поезжайте с Богом и прежде всего передайте по телефону на Хархантэ, чтобы Верхнеудинский полк и вторая батарея немедленно выступали и спешили бы, чтобы принять участие в бою. Какой ответ получите, — сейчас мне сообщите, и вообще доносите сколь возможно чаще о том, что у вас будет происходить.

Поручик Кублицкий на своем сером забайкальском коне, маленьком, но крепком, тотчас же отправился на станцию, а сотня поручика Григорьева потянулась туда же, прикрываясь высотами. Между тем полусотня Верхнеудинского полка, заняв бугор в полуверсте вправо от станции, открыла огонь и завязала усиленную перестрелку с неприятельской конницей, спешившейся и засевшей в песчаных холмах, отлично скрывавших, как стрелков, так и коноводов с лошадьми.

Вообще же Хайларский отряд не отвечал на неприятельский огонь.

Монголы становились смелее и приближались, весьма стройно маневрируя, изредка издавая пронзительный визг и вой тысячами голосов, что производило впечатление адского концерта. Пули с печальным плачем проносились над батальонами, и многие из них падали на бивак, прорывая палатки казаков. Вероятнее всего, что белевшие палатки бивака видны были по долине издали, и потому неприятель усиленно направлял в них огонь.

Явилось опасение, что таким образом пули будут попадать и в обоз и наделают большой вред, некоторые начальники опасались, как бы не пришлось иметь неприятностей из-за испорченных пулями палаток. Приняли меры, чтобы избежать ущерба. [147]

Приказано было палатки убрать, обоз уложить, повозки, лошадей, гурт скота и проч. согнать ближе к позиции под прикрытие высота, в мертвое пространство. Видя, что русские не двигаются с места и не открывают огня, китайцы постепенно подтягивали свои резервы и приближали цепи. На левом фланге в четвертом казачьем батальоне у одного казака сорвало пулей штык с винтовки, другой был ранен; потери подействовали неприятно. Смелость китайцев увеличивалась, и когда они подходили ближе, чем на тысячу шагов, четвертый батальон был вынужден дать несколько залпов, чем немного охладил порывы неприятеля.

Прошло уже несколько часов с начала боя; все пришло до известной степени в порядок; все как бы свыклись с положением. Денщики храбро принесли на позицию для офицеров закуски и чай.

Главнейшие распоряжения были сделаны; офицеры штаба расположились за гребнем в тени кустов, на песке и тоже принялись пить чай. Увидав это, начальник отряда вспомнил, что сам до сих пор ничего не ел и не пил, совершенно поглощенный распоряжениями по отряду; он приказал разостлать себе бурку там же, где расположился штаб, и с большим аппетитом уничтожал разные консервы, запивая чаем. Жара возбуждала сильную жажду. Время от времени слышался свист и жужжание то с одной стороны, то с другой; изредка раздавался треск сломленной ветки, или стук чего-то ударившегося в твердый предмет, например, в котелок казака.

— Господа, что это за шум? — недоумевая спросил генерал.

— Да это пули, ваше превосходительство! — отвечали офицеры, удивленные тем, что начальник отряда до сих пор на них не обратил внимания.

Адъютанта, шестого батальона, подпоручик Ражев, привез записку со станции: поручик Кублицкий-Пиоттух извещал, что он передал по телефону на станцию Хархантэ, чтобы третий Верхнеудинский полк с батарей поспешили; но конница выступила уже с пяти часов утра, а потому коменданта станции Хархантэ послал полученное приказание им вдогонку. Итак, можно было быть уверенным, что, несколько часов спустя, прибудет подкрепление. Решили до прибытия конницы не атаковать китайцев, но если они атакуют, то бой принимать.

— Подполковник Тихонов, что люди ели что-нибудь?

— Никак нет, ваше превосходительство, с самого утра ничего!

— Но обед готовится?

— Так точно, я полагаю даже, что он уже готов.

— В таком случае прикажите обедать по частям. Под-есаул Сидоров, сообщите это распоряжение в четвертый [148] батальон. А затем немедленно в этих же котлах начать готовить пищу для конницы, чтобы, как только придет, не тратила времени на приготовление обеда.

Подобные распоряжения и разные расчеты можно было делать вследствие удобства сношений по телефону. Сообщались не только с Хархантэ, но даже с Абагайтуем. Оттуда передали, что народ собрался на площади, и священник служит молебен о даровании победы Хайларскому отряду.

Между тем, неприятель очень искусно засел в песках и даже вырыл себе ровики для одиночных людей. Огонь с его стороны продолжался. Пекарня на станции обстреливалась особенно усиленно. Казаки первой сотни шестого батальона расположились в железнодорожных постройках, а в особенности за штабелями сложенных здесь шпал. Шпалы превосходно прикрывали казаков; между тем в постройки залетали китайские пули и даже пробивали стенки телефонной комнаты, так что разговоры по телефону в скорости пришлось прекратить.

В десять часов утра на бугре против станции появились две китайские пушки и открыли огонь, как по станционным постройкам, так и по остальной позиции. Китайская пехота также приблизилась и заняла песчаный холм шагах в восьмистах от станции. Выстрелы раздавались чаще и чаще; пули сыпались градом. Выстрелы из артиллерийских орудий не приносили особого вреда. Первые снаряды далеко перелетали за позицию и не разрывались — они были сплошные; затем началась стрельба разрывными гранатами с дистанционной трубкой. Снаряды падали возле бивака штаба отряда, в кухни и в обоз; одна граната разорвалась так удачно (нам казалось, что она разорвалась в воздухе, то есть снаряд был как бы дистанционный), что закрыла на несколько секунд группу лошадей, кухню и обозных на берегу озера; но Бог хранил, и никого не задало. Китайская батарея виделась совершенно ясно; распоряжался там какой-то очень большой и толстый человек в красном платье европейского покроя; в четвертом батальоне почему-то его прозвали «кондуктором». Впоследствии на батарее нашли перчатку, вероятно, принадлежавшую этому человеку, — на ней значился номер восемь с половиной. Другой, вероятно, помощник «кондуктора», также был непохож на китайца ни костюмом, ни лицом; потом его нашли убитым. Цвет лица был иного оттенка, чем у китайцев; коса, хотя и не большая, была.

Штаб стоял в середине расположения отряда. Сноситься приходилось: на левый фланг с четвертым батальоном (эти сношения были редки) и на правый фланг с пекарней (сюда приходилось посылать чаще). На левый фланг адъютанты и ординарцы ездили под прикрытием песчаных холмов, между тем [149] на пекарню приходилось ехать по совершенно открытому месту под выстрелами неприятеля. Как только показывался здесь ординарец, огонь китайцев, и без того весьма сильный, доходил до крайней степени напряжения. Только неуменье китайцев употреблять прицел спасало отважных всадников, но все-таки подпоручик Ражев был ранен в ногу и унесен на перевязочный пункт. Храбрый молодой человек всего две недели назад прибыл в Забайкалье из казанского округа, и вот в первое же сражение ему довелось быть раненым.

Так как ясно обнаружилось, что неприятель имеет в виду главным образом нападение на пекарню, то решено было в таком случае перейти в наступление всем отрядом с тем, чтобы левым флангом отрезать ему путь отступления. Однако он не отважился на решительное действие, и не пришлось нарушать первоначально выработанного плана, то есть, чтобы для атаки подождать прихода конницы. Все с нетерпением ждали этого прихода. Рассчитывали так: величина перехода — тридцать шесть верст; конница может идти переменным аллюром по семи верст в час, т. е. пройдет всё расстояние в течение пяти часов, да [150] надо положить сколько-нибудь времени на небольшие отдыхи после каждого часа движения, да еще прибавить времени на те затруднения, которые испытает батарея при движении по пескам; следовательно, конница может подойти часам к двенадцати.

С одиннадцати часов начальник отряда начал выражать уже некоторое нетерпение.

Под-есаул Сидоров, поезжайте назад, вон на тот выступ, оттуда далеко видно по долине, посмотрите, далеко ли конница. Через несколько времени под-есаул Сидоров вернулся и доложил к великой радости начальника отряда, что конница уже подходит. Действительно, в одиннадцать часов сорок пять минут к месту ставки начальника отряда прибыли: командир Верхнеудинского полка и командир второй Забайкальской казачьей батареи. После нескольких обычных вопросов, генерал сказал:

— Для вас приготовлена пища в котлах казачьих батальонов. Немедленно прикажите обедать. Хозяйственные расчеты с батальонами сделаете после. Лошадей прикажите попасти, напоить, может быть, успеете покормить овсом. Отдыху ровно два часа; работа предстоит большая; надобно, чтобы все были свежи. Вы, батарейный командир, теперь же ознакомьтесь с позицией для вашей батареи. Я предполагал поставить ее влево от дороги, но вы сами посмотрите хорошенько, будет ли это подходяще. Как вы полагаете, могут ли ваши лошади взвезти орудии по этой крутой песчаной дороге? Я думаю, нет.

— Трудненько, ваше превосходительство!

— В таком случае втаскивайте на лямках пехотой. Подполковник Тихонов, шестой батальон поможет войсковому старшине Фолимонову взвезти орудия на позицию.

Тотчас же все начальники принялись за свое дело. Отряд вздохнул свободно, — он значительно усилился: прибавилось до восьмисот шашек и шесть пушек. Общая численность отряда теперь дошла до 2450 штыков и шашек и шести орудий. Все, что можно было сосредоточить, сосредоточено. Соблазнительно было немедленно перейти в наступление, так как помощь, которую ожидали с лихорадочным нетерпением, была на лицо, но для решительности удара требовались силы свежие, отдохнувшие.

На конницу должна была лечь значительная доля работы. Спокойная рассудительность указывала на необходимость подождать, немного выдержать, отдохнуть. Если отряд находился уже на позицию под огнем в течение восьми часов, то не трудно было подождать и еще два часа; тем более это казалось важным, что китайцев насчитывали более 10000 человек, а сражение являлось первым; должно было дать тон всей последующей кампании, а потому полезно было привлечь все шансы на свою сторону, чтобы обеспечить успех и тем утвердить в Хайларском отряде [151] веру в его непобедимость и обратно поколебать нравственные силы противника.

Казаки шестого батальона уже тащили на лямках пушки на гору, затем задние ходы зарядных ящиков, а лошади втаскивали передки, тоже при содействии людей. Удобные для помещения передков и зарядных ящиков площадки были невелики, а потому все это сильно скучилось. Войсковой старшина Фолимонов с некоторыми из наводчиков и урядников отправился немного вперед на место, выбранное для орудий, и оттуда в бинокль тщательно рассматривал расположение противника и соображал способы стрельбы.

— Войсковой старшина Фолимонов, — обратился генерал в ласковом и шутливом тон: — будет вам там колдовать, идите-ка сюда, выпейте стаканчик чаю, да закусите, чем Бог послал, поди, ведь есть хочется?

— Так точно, ваше превосходительство, давно уж ничего ни ел, и пить очень хочется. Да, я уж и кончил все.

Фолимонов расположился на бурке и с неизъяснимым удовольствием принялся за закуску.

— Однако тут запах того... — сказал он, не обращаясь ни к кому.

— Да, что ж делать, — отвечал генерал. — Казаки находятся на позиции уже восемь часов, а мы упустили из виду приказать выкопать отхожие ровики. Вот теперь и казнимся. В тактике-то говорится об отхожих ровиков на биваках, а вот оказывается, что они и здесь нужны.

— А знаете, ваше превосходительство, ведь у меня один казак ранен.

— Как так, ведь вы только что пришли?

— Да, как начала батарея стягиваться здесь внизу за высотами, так его и ранили; еще неприятеля не видал, а уж пулю его получил.

— Жаль, жаль!

К этому времени противник переменил фронт своего наступления; вероятно, прежде он считал самым важным пунктом позиции станцию железной дороги, но теперь заметил большое движение в центре, а также значительный силы на левом фланге и решил здесь сосредоточить свои усилия. Приближалось время решительного столкновения. Начальник отряда пригласил командира конного полка, командира восемнадцатой сотни охранной стражи, а командиры батареи и шестого батальона находились и раньше тут же. Подъехал и штабс-ротмистр Булатович, который обскакал местность впереди, чтобы заблаговременно с нею ознакомиться. Генерал объяснил собравшимся начальникам план общего перехода в наступление. [152]

На конный полк возлагался охват неприятельского фланга. Верхнеудинцев можно было двинуть с выгодой и против правого фланга китайцев, и против левого. Так как бивак неприятеля находился на берегу реки Хайлара, за правым флангом его позиции, то, может быть, выгоднее было верхнеудинцев двинуть долиной реки именно в охват правого фланга противника, чтобы отрезать его от бивака, но движение по долине было бы замечено китайцами тотчас же; восход на высоты пришлось бы делать под огнем, а значить и нести потери; маневр вообще усложнялся; поэтому генерал приказал выдвинуть полк со своего правого фланга против левого фланга китайцев; при этом все предварительный передвижения полк делал скрытно, за высотами и выходил на плато незаметно для неприятеля и без потерь. Батарея должна была содействовать огнем, пехота — атаковать прямо перед собою. Маневр был прост и вытекал естественно из обстановки. Выход полка на плато должен был обозначить минуту общего перехода в наступление. Ранцы для облегчения приказано было не брать, ибо трудно рассчитывать на энергичное движение вперед казаков, перегруженных всей тяжестью ранца и остального имущества. Коннице тоже было приказано снять вьюки и оставить на биваке. В заключение генерал сказал:

— Я требую решительного, так сказать, сухого удара с большой кровью; преследовать далеко, но вернуться назад засветло.

Выслушав указания, начальники отправились делать соответствующие распоряжения, а начальник отряда получил записку от поручика Кублицкого-Пиоттух с просьбой о подкреплении. Почему-то по близости не случилось ни начальника штаба, ни адъютантов. Генерал сам вынул из кармана какой-то клочок бумаги и написал успокоительную записку в том смысле, что опасаться за станцию нечего, что если неприятель ее атакует, то переход отряда в наступление наилучшим образом выручит станцию; при этом генерал изложил и самый план наступления. Впоследствии поручик Кублицкий признавался, что записка эта вселила в него непоколебимую уверенность.

Командир четвертого батальона, находившийся на левом фланге в довольно значительном расстоянии от места расположения штаба, не присутствовал на собрании всех начальников, а потому генерал сам отправился к нему для передачи общего плана перехода в наступление и частных приказаний, касавшихся специально четвертого батальона.

— Лошадь! — крикнул начальник отряда и начал спускаться вниз к тому месту, где укрыто располагались лошади штаба и коноводы полусотни терцев.

Ординарец, казак Мациевский, подал «Цыгана» — небольшого [153] гнедого коня, и придержал стремя. Лишь только генерал потянулся к уздечке, как «Цыган» начал бунтоваться — забайкальские лошади не дают себя трогать за морду, так что взнуздывание их сначала представляет большие затруднения. Генерал вскочил на седло и, сопровождаемый Мащевским, поехал за закрытьями в полугор на левый фланг. Вскоре пришлось подняться снова наверх к четвертому батальону. Пули, летящие до сих пор высоко над головами, стали теперь жужжать около, но всадники не обращали на это внимания. Не доезжая до самого гребня, они спешились, и Мациевский повел коней вниз в боле безопасное место. Начальник отряда подошел к командиру четвертого батальона, лежавшему за гребнем высоты, за серединой батальона, и начал поспешно и с оживлением излагать план предстоящей атаки.

Итак, я отказался от мысли пустить конный полк поймой против китайского правого фланга. Полк ударит в левый фланг, но я желал бы охватить и правый фланг; поэтому я вас попрошу одну сотню выдвинуть с вашего левого фланга вперед, — таким образом она и охватит фланг. Вы которую сотню пустите для охвата?

— Я полагаю — первую сотню капитана Седлова, ваше превосходительство.

— Хорошо! Пусть так и будет. А всем батальоном вы двигайтесь прямо с фронта, общий резерв будет от шестого батальона.

Тут только заметил генерал, что он стоит, а войсковой старшина Оглоблев перед ним лежит, и что последний чувствуешь неловкость своего положения. Происходило это потому, что храбрый Оглоблев вовсе не считал полезным без надобности рисковать собой и предпочитал лучше лежать за закрытием, чем стоять открыто под огнем. Сказать об этом генералу было неловко. Начальник отряда со своей стороны не думал пренебрегать опасностью, а просто не замечал ее, увлеченный разговором, но теперь, обратив внимание на то, что Оглоблев стесняется, он и сам лег на левый бок, подпирая голову рукою; потом он пригнул ее к земле так же, как это делал Оглоблев.

Закончив разговор и видя, что мысль его усвоена, генерал встал и обошел батальон. В шутливом тон он сделал замечание тому казаку, у которого китайская пуля сорвала штык, за небрежное обращение с оружием; но забайкальцы вообще шуток не понимают, и в данном случай казак сейчас же стал оправдываться совершенно серьезно, что ему приказано было положить ружье на насыпь окопа. Окопы, сделанные под влиянием необходимости, были отлично применены к местности и хорошо замаскированы. Около второй сотни командир ее, под-есаул [138] Тржцинский, установил подзорную трубу и следил в нее за всеми движениями неприятеля, даже на пути его к биваку. Начальника отряда также посмотрел в трубу и старался в нее выяснись положение противника. Неприятельская артиллерия в это время переменила позицию и подъехала сажен на семьсот к расположению русского отряда. Китайские стрелки были в расстоянии 1200 шагов. Окончив обход батальона, начальник отряда спустился за гребень высоты к лошадям и уехал на прежнее свое место. Условленные два часа для отдыха прошли. В час пятьдесят минут третий Верхнеудинский полк двинулся на правый фланг, чтобы там выйти на плато; он шел за закрытьями и скоро скрылся из вида.

Томительно долго тянулись минуты. Генерал то и дело вынимал из кармана часы и высчитывал, дошел ли полк до указанного места. Неприятель пододвигался. Четвертому батальону пришлось вести более деятельный огонь. Наконец в два часа десять минут приказано открыть огонь артиллерии. Русские выстрелы ложились великолепно и скоро заставили китайские пушки замолчать и сняться с позиции. Вообще открытие русского артиллерийского огня произвело очень сильное впечатлите как на своих, так и на неприятеля. Русских охватила какая-то необычайная уверенность в том, что движение вперед неизбежно, и что оно будет победоносно. Какая-то волна как бы увлекала на движение вперед, и ждали для этого самого ничтожного толчка. Напротив у китайцев заметно было колебание; два флага, выставленные на юрке, опустились, но впрочем по неприятельским стрелкам пришлось пострелять подольше. Начальник отряда почувствовала, что напряжение боя дошло до крайней степени, и что минута для удара назрела; она должна была решить не только судьбу этого сражения, но и славу Забайкальского казачьего войска. Непосредственно перед походом многие не верили в боевые качества забайкальских казаков, — их считали плохим материалом, с которым нельзя хорошо работать; но уже на первых маршах забайкальцы показали себя выносливыми ходоками, теперь они покажут себя в бою.

В два часа двадцать пять минут генерал снял шапку, перекрестился и приказал шестому батальону идти вперед. Разом двинулся весь отряд, имея две с половиной сотни в общем резерве и полсотни для прикрытия бивака, вероятно, картина наступления русских представляла великолепный видь со стороны китайцев; казаки пошли превосходно, как лучшие войска в мире. Полусотня терцев вдруг открыла ружейный огонь через головы шедших впереди забайкальцев. Можно было опасаться несчастья.

— Не стрелять! — крикнул начальник отряда.

— Не стрелять, не стрелять! — подхватили находившиеся тут нее офицеры. [155]

Ближайшая к начальнику отряда сотня забайкальцев в недоумении приостановилась.

— Вперед, вперед, чего вы стали? — раздался энергичный голос, заставивший казаков снова броситься вперед.

 Отправлено: 04.01.14 16:25. Заголовок: К терцам подъехал а..

К терцам подъехал адъютант и остановил их огонь. Поручик Кублицкий-Пиоттух, заметив выход Верхнеудинского полка на своем правом фланге, оставил с первой сотней шестого батальона железнодорожный постройки и пошел в атаку на противолежащий холм, занятый неприятелем, по открытому пространству на расстоянии 1000 шагов. Впоследствии он рассказывал, что его беспокоила только одна мысль: он уже давно вышел в запас и потому не знал нового устава, — как бы не ошибиться; но и по старому уставу атака завершилась успехом. Не останавливаясь, дошли забайкальцы до холма и выбили оттуда противника, потеряв пять человек ранеными. Содействие оказала восемнадцатая сотня терской охранной стражи, ударившая на неприятеля в шашки. Противник дрогнул сразу по всей линии. Монгольская конница развернулась было перед Верхнеудинским полком, но когда он пошел в атаку, то дала тыл, и верхнеудинцам осталось только догонять и рубить. Пехота неотступно надвигалась на бегущего врага.

Так как русские десять часов оставались на позиции под огнем китайцев, то они сделались чересчур смелыми и подтянули к месту боя весь свой отряд. Вследствие такого сосредоточения сил убежать оказалось нелегко, хотя бегство было чрезвычайно поспешное. Бросали на пути мешки с патронами (на каждого было по 500 штук), халаты, туфли, снаряжение, продовольствие и пр. Уже с трех часов началось преследование бегущего противника, но китайцы, остававшиеся на месте, пользовались всем для самозащиты, в буграх и кустах дрались с остервенением. В кустах они прятались незаметно, зарывались в песок так, что видна была только одна голова, но это вовсе не для того, чтобы спастись, потому что китайцы не боятся смерти и умирают с необыкновенной легкостью. Как только мимо этих кустов или бугров проходят русские, хотя бы целый батальон, китаец начинает в них палить и часто наносит вред. Так были потеряны многие доблестные воины.

— Ваше превосходительство, в вас стреляют! — крикнул вестовой Кулатов.

Генерал повернул голову и увидал шагах в десяти от себя в кусту китайца, который уже прицелился; пуля прошла очень близко.

Конница рубила китайцев, пехота достреливала и докалывала их. Клинки шашек оказались очень хороши и наносили страшные удары; в особенности сильны были удары казаков: они [156] рубили преимущественно по шее, острые шашки углублялось в шею вершка на полтора; рубили с оттяжкой, так что удары были страшны и смертельны. Офицерские удары приходились преимущественно по черепу, и так как коса китайца свертывалась на голове клубком, то она иногда ослабляла удар. Клинок соскальзывал, но все-таки откалывал кусок черепной кости величиной с пол-ладони, мозг обнаруживался, и удар являлся смертельным.

У одного китайца был очень хороший конь, и верхнеудинцы хотели взять его живым, именно из-за этого коня, но догнать монгола было не легко. Убегая, он кричал по-монгольски: «Я капитан, я капитан, не бейте меня». Этот крик, вероятно, ускорил его гибель, потому что казаки подстрелили его коня, да зарубили и его самого.

Под-есаулу Горохову один монгол отстрелил пальцы на ноге; сгоряча Горохов не почувствовал и продолжал бой, но скоро рана сказалась, и доблестный офицер был отправлен на перевязочный пункт.

Много эпизодов было во время рубки. Переводчик Максимов, шестидесяти лет, но весьма еще бодрый, накануне переоделся монголом и хотел ехать к неприятелю в качестве шпиона. Он действительно очень был похож на монгола. Один казак, не разобрав хорошенько, полоснул его во время боя шашкой.

— Что ты делаешь? — вскричал Максимов: — я - русский!

Но тут подскочило еще несколько казаков; увидели друг против друга монгола и казака, дело для них казалось ясным, и несчастного Максимова засекли русскими шашками.

В одном месте в кусте казак нашел китайца и рубил его, а из другого куста китаец застреливает казака; другой казак кладет этого китайца, а третий китаец застреливает второго казака. Обоих молодцов похоронили там же на месте.

В четвертом батальоне старый казак (пятидесяти четырех лет), доброволец Алексей Стародубов, на глазах начальника отряда застрелил китайского знаменщика и выхватил у него знамя. Также лично захватил знамя штабс-капитан Бодиско, командир восемнадцатой терской сотни охранной стражи. Наконец, взято было одно орудие, стальное, заряжающееся с казны, калибром около двух с половиною дюймов (другой взяли на следующий день на передовых постах; при нем было двадцать китайцев, двух из них убили. остальные разбежались). Отряд двигался вперед, при чем постоянно приходилось направлять движение его частей.

— Войсковой старшина Фолимонов, что же вы не стреляете и вперед не идете? [157]

— Боюсь, ваше превосходительство, ошибиться. Мне кажется, что впереди это толпа китайцев, но и верхнеудинцы там; как бы не хватить по своим.

— Конечно, лучше сотню китайцев пропустить, чем одного своего убить.

— Терцы, ваше превосходительство, тоже в черное одеты и их издали мешаешь с синими китайцами. Нельзя ли, чтобы все одевались в белое?

— Нельзя, потому что у них ничего белого нет: в чем успели уйти с железной дороги, в том и есть. А вы в таком случае, берите на передки, да идите вперед, соединяйтесь скорее с верхнеудинцами. Вы — конная батарея, нечего вам тут с пехотой делать.

Батарея на рысях двинулась вперед.

— Под-есаул Сидоров, поезжайте к Кублицкому; прикажите ему двигаться энергичнее вперед на правом фланге, чтобы все время был на одной высоте с остальными войсками.

Под-есаул Сидоров поехал налаживать движение Кублицкого.

— Подполковник Воложанинов, поезжайте к Тихонову и передайте, чтобы шестой батальон тщательно осматривал все кусты и пески; много прячется китайцев, надобно вылизать местность.

Через несколько минут генерал замечает, что четвертый батальон остановился немного отдохнуть. Конечно, отдых нужен, но теперь-то не время. Надобно бы кого-нибудь послать, — двинуть четвертый батальон; но около начальника отряда нет офицеров, он всех их услал. Вдруг он усматривает инженера Жемчужникова и телеграфиста Лецкого, которые храбро едут в некотором расстоянии.

— Инженер Жемчужников, — кричит генерал, — поезжайте к четвертому батальону и прикажите сейчас же двигаться вперед.

— Как? я?! — спрашивает Жемчужников, изумленный тем, что ему, штатскому, дано такое поручение.

— Да, вы! кто же другой? Скорей!

Жемчужников скачет к четвертому батальону и очень успешно передает поручение.

Отряд все продвигается вперед. Артиллерия своими выстрелами прочищает дорогу: лишь только китайцы собираются в массы, она их разметывает в разные стороны; конница нападает на кучи, пехота почти лавой проходить всю местность.

Возле берега Хайлара в пойме видна кучка китайцев; до них больше полуверсты. Взвод верхнеудинцев стоит и поглядывает на них с каким-то сомнением.

— Что же вы смотрите? - горячится начальник отряда: — идите и возьмите их сейчас же. [158]

Казаки спешиваются и готовятся открыть огонь по китайцам.

— Ах, вы, такие, сякие! Да вы трусы, что ли? Вы хотите отсюда стрелять их, как бекасов. Что за срам! Урядник, идите, возьмите их в шашки!

Делать нечего, верхнеудинцы пошли вперед, рысью атаковали китайцев, но нелегко было их прикончить. Один несколько минут защищался против трех казаков, пока наконец его не пристрелили.

Горячо преследуя, отряд прошел от станции Онгуни верст пятнадцать, восемнадцать. Вечерело. Без ранцев и без хлеба идти дальше было невозможно, да и не предполагалось — много было дела, которое следовало окончить еще на Онгуне. Разосланы приказания остановиться, немного отдохнуть и собираться в общую колонну для возвращения на бивак. Приказание было передано всем отдельным частям. Мало того, чтобы не было каких-нибудь отсталых одиночных людей, начальник отряда, вопреки принятому правилу — не подавать сигналов, приказал трубить «сбор». Собрались и пошли на бивак, но по пути все еще раздавались выстрелы; много китайцев, спрятавшись по сторонам, открывали огонь, лишь только приближался отряд. Нельзя сказать, чтобы стрельба их была бестолкова: выстрелы направлялись преимущественно в начальство.

Уже начинало темнеть; с реки потянуло сыростью и прохладой. Все ехали очень довольные успехом. Постепенно выяснялись трофеи; пленных было мало; китайцы предпочитали умирать, — сдавались в плен немногие, преимущественно, из тех, которые служили раньше на постройке железной дороги и хорошо знали русских. Захвачено: два знамени, две пушки, много оружия и патронов. Повсюду валялись трупы убитых китайцев. Вид их как-то ни у кого не возбуждал жалости; только тяжкие их раны производили впечатление ужаса. Одеты китайцы очень легко, о снаряжении нет и помину; только мешки с патронами, да у некоторых мешки с мукой. Конечно, если рассматривать это снаряжение с точки зрения подготовки на длинную кампанию, может быть даже не только на лето, но и на зиму, то, конечно, оно окажется негодным; для данной же минуты в средине лета оно имело большие достоинства — идти было легко.

Во время обратного движения обсуждали вопрос, какое число потерь у неприятеля показать в донесении. Но как их сосчитать? Темно, трупы разбросаны на огромном пространстве, ни у кого не было еще опыта в оценке числа убитых. Наконец, очень боялись упрека в преувеличении. Несомненно было, что победа одержана полная, — преувеличивания оказывались излишними; решено показать потерю у неприятеля скромно — до двухсот человек. Все были уверены, что на самом деле их было [159] гораздо больше. Когда через два дня начали закапывать трупы, то их насчитали от 800 до 900. Потеря русских состояла из десяти убитых и восемнадцати раненых, между последними два офицера. Разница в потерях обеих сторон была громадная, но это вполне естественно: чем решительнее победа, тем меньше потерь у победителя и тем больше у побежденного.

— Китайского-то начальника убили, — говорит один из штабных.

— Не может быть! — говорит другой.

— Ну, как не может быть, когда и шапку соболью с шариком с него сняли.

— Однако, пленные говорят, что отрядом командовал сам Чуан-до, и что он с шестьюдесятью отборными всадниками на превосходных конях успел уйти.

— Так, может быть, шапка другого начальника, который под ним командовал. Ведь Чуан-до командовал войсками всего Хайларского округа; от него отряды пошли по двум направлениям: и против нас, и на Цурухайтуй. Конечно, в каждом отряде был свой начальник, а Чуан-до, как старили, состоял при главном отряде, который мы сегодня разбили.

— Мациевский, — сказал начальник отряда, прислушиваясь к разговору, — прикажите-ка шапку этого начальника принести мне, она должна быть представлена в числе трофеев.

— Слушаюсь, ваше превосходительство!

Слева из куста раздался выстрел — пуля пролетела тут же.

— Под-есаул Сидоров, возьмите нескольких казаков, посмотрите, что там около этого куста.

Под-есаул Сидоров дал плеть коню, который уже начал прихрамывать, и отправился исполнять поручение. Через несколько минут он возвратился.

— Ну, что?

— В кусту сидело три китайца.

— Ну, и где же они теперь? — Там же! Их прикончили.

Приближались к позиции, на которой сражались днем. Уже совсем стемнело. Длинным беловатым пятном тянулся отряд по степи. С боку ехал начальник отряда, за ним казак со знаменем, взятым штабс-капитаном Бодиско.

Тут же темнелась группа штабных офицеров и казаков. Жемчужников и Лецкий ехали совсем близко от генерала.

— А что, Жемчужников, вы удивились, когда я вас послал с приказанием? — сказал он.

— Я, ваше превосходительство, этого совсем не ожидал, — отвечал Жемчужников.

— Видите, батюшка, на войне всякий человек становится [160] военным, и обязанности его военные, и исполнять их он должен, когда приказывают.

— Да я и то, ваше превосходительство, военный.

— Как так?

— Я отбывал воинскую повинность в артиллерии и вышел со службы фейерверкером.

Как же вы, друг мой, человек с высшим образованием и не держали экзамена на офицера?

— Да я и держал при Михайловском артиллерийском училище.

— Ну, и что ж?..

— Вы меня срезали на экзамене из тактики.

— Ха, ха... ха... ха... последовал дружный взрыв хохота офицеров.

— Все к лучшему, — сказал генерал, — зато я теперь имею удовольствие быть с вами и на практике применять тактику. Право, из вас вышел бы отличный офицер.

Вот и поворот дороги возле того места, где стояла батарея.

— Войсковой старшина Фолимонов, вы своих орудий не свозите, а оставьте их на позиции и прислуги дежурный взвод; остальную батарею можете поставить биваком. Биваком вам и Верхнеудинскому полку расположиться сзади пруда, остальным стать на отдых тем же порядком, как и вчера. Семен Иванович, сообщите все это, кому следует, сейчас же. В сторожевое охранение назначить две сотни верхнеудинцев, да чтоб охранение не только к стороне неприятеля, а кругом всего бивака. Там за рекой Хайлар кто-то бродит, а между тем отряд теперь очень нервно настроен. В дежурную часть назначьте сотню от шестого батальона, и дежурная часть пусть не остается на биваке, но выдвинется на артиллерийскую позицию, вот у нас позиция и будет занята прочно. От шестого же батальона пусть будет дежурным по биваку один из сотенных командиров и бивачное охранение. Чтобы на пекарне не нервничали, выслать к ним от шестого батальона для успокоения заставу в размере одного взвода; туда же на станцию к телефону от Верхнеудинского полка немедленно нарядить трех конных вестовых, а двух прислать в штаб отряда. Кроме того, всем частям сегодня же представить сведения о взятых трофеях, о числе оставшихся патронов и снарядов и потерях в бою; очень пусть не расписывают и только об офицерах напишут поименно, а казаков общим числом. Точно также обратите внимание, чтоб не писали, сколько израсходовано патронов и снарядов, а именно сколько у них осталось, потому что эти-то цифры мне и нужны; сколько израсходовано, я и сам сочту, потому что знаю, сколько было. Будут жаловаться, что устали; не обращайте [161] внимания, — пусть пишут без всякого каллиграфического искусства, а простыми бесхитростными записками.

Приехали на бивак; палатки уже были разбиты на прежних местах; принялись с большим аппетитом за ужин и чай. По случаю победы запасов не жалели.

Хотя встали в четыре часа утра, но нервное возбуждение было столь сильно, что никто не ложился спать; беседа самая оживленная лилась; все спешили делиться впечатлениями дня. На перебой рассказывали разные эпизоды, бывшие во время сражения. Стол был накрыть на воздухе. Вдруг послышался голос:

— Однако, паря, как темно, подходяще лоб разбить. Где тут начальник отряда?

— Да вон там у стола, — почтительным шепотом отвечал другой казак.

Забайкалец приблизился к столу.

— Ваше превосходительство, однако, пакет от штаб-ротмистра Булатовича.

— Откуда, где он? - взволновался начальник отряда, вспомнив, что при обратном движении он Булатовича что-то не видал.

— Отсюда верст тридцать будет.

— Да ты сам откуда? Как вы туда забрались?

— Так точно, я оттудова. Еле прошел мимо китайцев. Мы после сражения всем взводом (мы от второй сотни, сотника Красностанова) со штаб-ротмистром гнали китайцев и больно далече зашли.

— Да ведь сбор трубили, разве вы не слыхали?

— Однако, не слыхали, а, может, и слышали. Мы и говорили ему, штаб-ротмистру, что надо ворочаться, а он все гонит, даже грозился.

— Так вы, что же, до станции дошли?

— Однако, подходяще, как станция.

— Так это они до Урдинги махнули.

— Ваше превосходительство, — говорит начальник штаба: — да вы записку прочтите, там верно Булатович все объясняет.

— И то правда!

В волнении начальник отряда разорвал маленький, серенький, тоненький конвертик, так что оторвал и кусок вложенного туда тоненького листка для донесения. Булатович доносил из Урдинги, что он потерял одного казака убитым, окружен неприятелем, расстрелял все патроны, лошади утомлены.

— Семен Иванович, немедленно пусть седлают все оставшиеся сотни верхнеудинцев, там будет сотни три; сотня Красностанова обязательно; и пусть идут выручать Булатовича во что бы то ни стало. Этого казака пусть возьмут с собой, о них приведет на место. [162]

Верхнеудинцы ночью отправились на выручку товарищей, а начальник отряда, сильно озабоченный происшедшим, заканчивал свое письмо домой такими словами: «Булатович не вернулся; какова его судьба — одному Богу известно».

Велика была радость на другой день, когда узнали, что три сотни верхнеудинцев не дошли до Урдинги, но еще на пути встретили взвод Булатовича, возвращавшийся благополучно.

— Ну, уж как вы меня напугали, — говорил ему с ласкою начальник отряда: — «окружен, прошу помощи».

— Ваше превосходительство, я не просил помощи, я только доносил, а у меня все было благополучно.

— Ну, да так бы и писал.

— Слушаю-с, вперед я буду писать, что «все обстоит благополучно».

_____________________________

Результат сражения при Онгуни был в высшей степени важен. Монголы увидали силу русского оружия, ничтожество китайцев; вследствие этого совершенно отложились от них и не хотели более воевать с русскими. В монгольском городе Урге подготовлялось нападение на русских, но после сражения при Онгуни все успокоилось; от подобных предприятий монголы отказались, Забайкалью не грозила ни малейшая опасность. Мало того, опасность не грозила тылу Хайларского отряда при дальнейшем его наступлении внутрь Манчжурии.

Н. А. Орлов.


Текст воспроизведен по изданию: Сражение при Онгуни (17-го июля 1900 г.) // Исторический вестник, № 4. 1901

© текст - Орлов Н. А. 1901
© сетевая версия - Тhietmar. 2007
© OCR - Трофимов С. 2007
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Исторический вестник. 1901

 Отправлено: 04.01.14 17:56. Заголовок: На одной из повозок ..

На одной из повозок лежал 3-го Верхнеудинского полка казак Михаил Аксенов и тихо вздыхал; молодое лицо его было покрыто сероватой бледностью с маслянистым оттенком, глаза глубоко ввалились. Еще недавно могучее тело теперь казалось каким-то совершенно бессильным; русые, не очень коротко остриженные волосы слиплись наголове отдельными прядями. При взгляде на Аксенова почему-то невольно являлась мысль, что на нем уж лежит печать смерти.

— Этот куда ранен? — тихо спросил генерал у врача.

— Пуля в мочевом пузыре — рана тяжелая.

— Не выживет?

— Всего вероятнее, хотя, конечно, бывают чудеса, особенно при молодом сильном организме.

У начальника отряда мелькнула мысль подбодрить казака нравственно, — может быть, это прибавит ему сил для выздоровления.

— Здравствуй, Аксенов, — сказал генерал, — а много ли ты китайцев зарубил?

— Однако четверых, ваше превосходительство, — медленно и серьезно отвечал Аксенов.

— Ну, вот видишь, какой ты молодчина! Поправляйся скорее да возвращайся к нам. Я постараюсь тебе выхлопотать крест.

Аксенов вздохнул, но не отвечал. Лицо его изображало что-то очень важное, высшее, чем все окружающее. Начальник отряда почувствовал ничтожность своих слов в сравнении с тем великим чувством, которое побуждает русского человека на подвиги. Да, за это нет на земле ни платы, ни награды. Крест Аксенову вышел очень скоро, но все-таки он его не дождался — он умер мучительной смертью. В станицу Аксенова написали почетную бумагу, в которой изобразили подвиг доблестного казака и указывали хранить на память потомству как эту бумагу, так и самый крест, заслуженный Аксеновым.